Научное познание опирается на установленные факты и дает им теоретическое объяснение. Поэтому кажется естественным полагать, что в научном познании четко различимы область надежно установленных фактов и теоретические конструкции, которые объясняют наличные факты. Кажется, что это различие можно использовать и дальше: попробовать строго разделить всю сферу научного познания на два уровня — эмпирический и теоретический. К эмпирическому уровню следовало бы отнести все то знание, которое приобретается в ходе непосредственного изучения реальности, т.е. весь фактуальный материал, который является фундаментом для последующего теоретизирования. Теоретический же уровень — это сфера различных гипотез, обобщений, теорий, которые «надстраиваются» над фактуальным базисом и обеспечивают его научное толкование.
Идея четкого различения двух уровней познания выглядит весьма привлекательно, ведь тогда мы получаем достаточно ясную структуру научного познания. Как мы уже говорили в § 0.2, в неопозитивистском периоде философии науки считалось, что сфера научного познания отчетливо распадается на факты, метод и теорию. Научный метод оказывался в роли проводника от фактов к теории. Программа логического позитивизма была направлена на выявление правил единого научного метода. Эти правила должны были однозначно определять процесс «восхождения» от фактов к теориям и процесс эмпирического подтверждения выдвигаемых гипотез. Если бы удалось найти подобные правила и довести их до сведения ученых, то в науке были бы практически исключены любые разногласия. Наука превратилась бы в надежное, однозначное, истинное объяснение реальности. Вот почему проблеме четкого различения эмпирического и теоретического уровней было придано такое важное значение. (Отметим, что этот притягательный проект восходил к классическому идеалу науки, ведь уже первые теоретики новой науки — Ф. Бэкон, Р. Декарт, Г. Лейбниц и другие — считали, что существует единственный научный метод, гарантирующий получение истинного знания и исключающий разногласия.)
Культура
Философская позиция, полагающая конвенционалистские факторы решающим критерием истины, называется конвенционализмом. К конвенционализму склонялись, например, такие исследователи, как К. Айдукевич и А. Пуанкаре. Конвенционалистская точка зрения также выглядит весьма убедительной. Поскольку вопрос об истинности той или иной теории в итоге решает научное сообщество, то возникает естественное предположение, что само согласие сообщества и должно служить окончательным критерием истинности. Однако здесь тоже все не так просто. Если согласие (или консенсус) есть определяющий фактор, то каковы механизмы самого достижения согласия? Каковы все же те реальные критерии, пользуясь которыми научное сообщество приходит к согласию? Ведь получается, что конвенционалистская концепция тоже не решает проблему критериев, а лишь сдвигает ее к окончательному этапу, проскакивая предыдущие. Далее, серьезной трудностью является то, что ведь само по себе интерсубъективное согласие не гарантирует именно истинности принимаемых положений. Реальная история науки наполнена примерами запоздалого признания идей и заслуг того или иного ученого, повторными окрытиями и т.п. И кроме того, последовательно развиваемый конвенционализм приходит к парадоксу, о котором еще в XVII в. знал Т. Гоббс. Парадокс Г. Гоббса состоит в том, что есди мы будем исходить из соглашений по поводу понятий и утверждений, а всякое соглашение произвольно, то в итоге и все наши истины, доказанные из первоначальных соглашений, окажутся также произвольными, и мы никогда не выйдем из области конвенциональных истин к истинам фактуальным. Таким образом, у конвенционализма тоже хватает своих трудностей.